воскресенье, 21 сентября 2014
Всё. Накипело.
Обращаюсь к своему глубоко уважаемому начальству. По законодательству нашего государства, по документам, подписанным отделом кадров и мной я подчиняюсь НЕПОСРЕДСТВЕННО и ТОЛЬКО одному начальнику - начальнику моего отдела. И никому больше. Вышестоящие руководители - не мои руководители. Ну это так, чтобы прояснить обстановку. Я могу послушать их, вынести какие-то выводы, помочь, но отдавать распоряжения мне не имеют права.
Ах, да. Спасибо одной прекрасной женщине за то, что опять сунула нос не в свои дела, решила всё за меня, лишив меня сегодняшней пьянки и завтрашнего сна.
В довершении картины дня - у меня ужасное настроение. Отвратительное. Только не могу решить - хочу я убивать или просто до искр в глазах разбить себе голову о стену?
Всем спасибо.
Как же я люблю людей.
Обращаюсь к своему глубоко уважаемому начальству. По законодательству нашего государства, по документам, подписанным отделом кадров и мной я подчиняюсь НЕПОСРЕДСТВЕННО и ТОЛЬКО одному начальнику - начальнику моего отдела. И никому больше. Вышестоящие руководители - не мои руководители. Ну это так, чтобы прояснить обстановку. Я могу послушать их, вынести какие-то выводы, помочь, но отдавать распоряжения мне не имеют права.
Ах, да. Спасибо одной прекрасной женщине за то, что опять сунула нос не в свои дела, решила всё за меня, лишив меня сегодняшней пьянки и завтрашнего сна.
В довершении картины дня - у меня ужасное настроение. Отвратительное. Только не могу решить - хочу я убивать или просто до искр в глазах разбить себе голову о стену?
Всем спасибо.
воскресенье, 14 сентября 2014
Он дарил мне лилии. Резко пахнущие, непристойно чистые с отпечатками подушечек пальцев на тонком стебле. Он был горд собой, хотя едва ли кто-то мог назвать повод для его высокомерного самодовольства, которое шлейфом стелилось за его тенью. Лилии не были его цветами, ему вообще сложно было подобрать правильный цветок, чтобы выразить саму его душу, его существо. Роза была для него слишком красива, а фиалка слишком по-женски своенравна. Марать его руки, и без того запачканные неизвестными веществами, хризантемами и ромашками казалось верхом непристойности. Он вообще, казалось, ненавидит касаться чего-либо, словно боясь в один неожиданный момент испачкать ладони в чужой крови, которой и так с лихвой хватало на его коже. Лилии не были моими цветами. Я не так девственно чист, как кажется на первый взгляд. И на моем стебле уж точно найдется пара-тройка острых шипов, чего не сказать о беззащитных лилиях.
Но он неизменно дарил мне лилии. А я безропотно принимал их, отвечая на этот цветочный вопрос безнадежным молчанием.
Но он неизменно дарил мне лилии. А я безропотно принимал их, отвечая на этот цветочный вопрос безнадежным молчанием.
Я совсем упустил момент, когда понял, что стал нравиться людям. Не в том плане, что мне назначают свидания и присылают анонимные любовные записки. Я о простом человеческом понимании и внимании. Я как будто бы всё тот же. Отшельником на работе и учёбе зарываюсь в книги или в свою чёрную тетрадь, ловко и умеючи улыбаясь и отвечая на вопросы. Когда спросят. Я сам не спрашиваю никого и ни о чём, но почему-то за мной тянется шлейф славы, громогласно кричащий, что я - душа любой компании. И тянется ко мне вереница страждущих: за разговором, за советом, как будто бы я исколесил половину мира и мне есть, что рассказывать. Как будто бы за моими плечами так много опыта. Почему, почему.. мне невыносимо сложно всем помогать и улыбаться, и я отчаянно несусь обратно в свою каморку под любым удобным предлогом, заламываю пальцы и шепчу: "Почему они со мной разговаривают?". У меня так не выходит. Я свободно общаюсь с людьми четырьмя. Там-то и проявляется всё буйство моего склочного характера, которое совершенно не заметно окружающим. Они видят во мне потрясающе доброго, внимательного и улыбчивого человека, хотя я из тех, кто убьёт, если меня случайно толкнут в метро.
А потом у меня ещё остаются силы удивляться, почему ко мне так тянутся люди...я ведь сам их обманываю.
А потом у меня ещё остаются силы удивляться, почему ко мне так тянутся люди...я ведь сам их обманываю.
воскресенье, 07 сентября 2014
Ты – северные фьорды непостижимых задумок. Да, вот так вот пошло и откровенно я начинаю это последнее письмо, хотя не могу в точности сказать, а было ли первое, или же все клочки пергамента так и остались казнёнными в камине. В последних письмах принято по давно заведённой старинной традиции прощаться, просить прощения и открывать с полсотни разоблачающих секретов, которые по чьему-то задуманному сценарию должны выставить человека в совершенно другом свете. Кем это заведено и когда придумано никому точно не известно. Но мы не герои популярной книги или нашумевшего фильма. В нашем финале не будет традиционного разоблачения, срывания масок, обнажения старых секретов и вскрытие грубо заштопанных ран. Я даже опущу низкопробные шуточки о том, что согласился бы напоследок обнажить перед тобой что-то поинтереснее, чем невысказанное, припрятанное в моей душе. Но надо разбавить это письмо чем-то более оригинальным. Мы не будем говорить обо мне, мы поговорим о тебе. Хотя ты ни минуту не оригинальный, не интересный, да и вообще писать о тебе – это как ходить по минному полю: никогда не знаешь, на что наткнёшься и наткнёшься ли вообще. В тебе может быть спрятан целый военный арсенал, а, может быть, ты просто притворяешься, набиваешь себе цену, пытаясь хотя бы немного выделиться из своего чёрного и безликого окружения. Надо сказать, получается у тебя паршиво, но я сумел привыкнуть к тому, что у тебя практически всё получается паршиво, кроме одного, пожалуй. Однако это не делает тебя хоть сколько-нибудь более интересным и привлекающим внимание. Я знаю, о чём ты сейчас подумал. Я буквально вижу твою едкую ухмылку, говорящую о том, что ты не поверил ни единому моему слову. Наверняка, ты сейчас хотел бы спросить меня, отчего же я так паскудно держу по ветру хвост, слабо подрагивая им, когда ты, такой неоригинальный и неинтересный, проходишь мимо.
Ты не красивый и никогда таким не был. Твои пальцы, покрытые сухой жёсткой коркой и россыпью мельчайших ожогов, не умеют дарить нежность. Они способны лишь на алые полосы на светлой коже, на кобальтовые отметины на плечах. Твои губы не умеют быть страстными и их совершенно нельзя назвать красивыми. Они тонкие, всегда плотно сжатые, словно ты сдерживаешь себя всякий раз, когда я маячу на горизонте. Однажды я поймал себя на мысли: интересно, какие на вкус твои губы? Наверняка, это что-то горькое вроде полыни, такое же обжигающее и пьяное как крепчайший чистый абсент. Ты и сладкое – вообще не совместимые понятия. Тебе больше подходит что-то горькое и едкое, как кислота, как все твои слова, произнесённые твоими некрасивыми губами, расцветающими на твоём некрасивом лице.
Ты не награждён роскошными локонами, твоя шерсть – это отражение спутанных клубков твоих мыслей и нервов.
Ты истинный сын своей молодой Британии. Как она, ты - это что-то неимоверно северное, пошлое, британское и декадентское. Отвратительная, извращённая, сладкая мерзость. Ты как прекрасное старинное блюдо на безупречной белой скатерти, наполненное кишащими червями. Это лирика страсти и яда.
Давай же, смейся. Раскрась своё и без того некрасивое лицо своей некрасивой едкой ухмылкой, разрывающей твои плотно сомкнутые тонкие некрасивые губы. Улыбайся, смейся, кричи, встряхивай сильнее за плечи и почти что истерично и жалобно умоляй меня ответить на самый простой вопрос: «За что?». Ты повторяешь: «За что, за что, за что?» и смеёшься смехом падшего демона, показывая всё своё отвращение ко мне и к себе. Ты знаешь точно идеальную формулу, знаешь, как смешать все ингредиенты, взболтать и получить адскую смесь во флаконе из моего и твоего смеха, саднящих колен и цепких паучьих пальцев. И уходи, не прощаясь, истинно по-британски, не смотря на время и расстояния. Но уходи затем, чтобы потом вернуться исключительно дерзко, просто открыв дверь и даже не извинившись за опоздания. «Опоздал». Опоздал. Ты опоздал на несколько лет и на несколько жизней, ведь я абсолютно точно уверен, что мы встречались прежде во времена Средневековья, когда я наверняка сжёг тебя на костре за чёрное колдовство, когда ты уже тогда смеялся своим некрасивым смехом, так не идущим твоей общей ауре напускного нордического лоска. Это также пошло, как раздавленная алая вишня на бледной полупрозрачной коже. Впрочем, я опять забылся. Сладкое и ты – несовместимые понятия. Ты непременно, да, да, будешь пахнуть полынью, соком горьких трав, возможно немного серым британским дождём, который так сильно впечатался в тебя, что стал просто твоей второй кожей. А я блудливо и жалко махну хвостом, понимая, что проиграл тебе самую важную битву своей жизни. И падая в бессловесное и безымянное никуда, я буду улыбаться, вспоминая, как сырой британской осенью ты подбрасывал в мои сумки маленькие склянки с противопростудным вином и потрясающе смеялся бездонными глазами, озаряя своё восхитительное бледное лицо тёплой улыбкой красивых изящных губ, отбрасывая со лба вороньи перья тонкими искусными пальцами самого талантливого зельевара, которого я только знал.
Ты не красивый и никогда таким не был. Твои пальцы, покрытые сухой жёсткой коркой и россыпью мельчайших ожогов, не умеют дарить нежность. Они способны лишь на алые полосы на светлой коже, на кобальтовые отметины на плечах. Твои губы не умеют быть страстными и их совершенно нельзя назвать красивыми. Они тонкие, всегда плотно сжатые, словно ты сдерживаешь себя всякий раз, когда я маячу на горизонте. Однажды я поймал себя на мысли: интересно, какие на вкус твои губы? Наверняка, это что-то горькое вроде полыни, такое же обжигающее и пьяное как крепчайший чистый абсент. Ты и сладкое – вообще не совместимые понятия. Тебе больше подходит что-то горькое и едкое, как кислота, как все твои слова, произнесённые твоими некрасивыми губами, расцветающими на твоём некрасивом лице.
Ты не награждён роскошными локонами, твоя шерсть – это отражение спутанных клубков твоих мыслей и нервов.
Ты истинный сын своей молодой Британии. Как она, ты - это что-то неимоверно северное, пошлое, британское и декадентское. Отвратительная, извращённая, сладкая мерзость. Ты как прекрасное старинное блюдо на безупречной белой скатерти, наполненное кишащими червями. Это лирика страсти и яда.
Давай же, смейся. Раскрась своё и без того некрасивое лицо своей некрасивой едкой ухмылкой, разрывающей твои плотно сомкнутые тонкие некрасивые губы. Улыбайся, смейся, кричи, встряхивай сильнее за плечи и почти что истерично и жалобно умоляй меня ответить на самый простой вопрос: «За что?». Ты повторяешь: «За что, за что, за что?» и смеёшься смехом падшего демона, показывая всё своё отвращение ко мне и к себе. Ты знаешь точно идеальную формулу, знаешь, как смешать все ингредиенты, взболтать и получить адскую смесь во флаконе из моего и твоего смеха, саднящих колен и цепких паучьих пальцев. И уходи, не прощаясь, истинно по-британски, не смотря на время и расстояния. Но уходи затем, чтобы потом вернуться исключительно дерзко, просто открыв дверь и даже не извинившись за опоздания. «Опоздал». Опоздал. Ты опоздал на несколько лет и на несколько жизней, ведь я абсолютно точно уверен, что мы встречались прежде во времена Средневековья, когда я наверняка сжёг тебя на костре за чёрное колдовство, когда ты уже тогда смеялся своим некрасивым смехом, так не идущим твоей общей ауре напускного нордического лоска. Это также пошло, как раздавленная алая вишня на бледной полупрозрачной коже. Впрочем, я опять забылся. Сладкое и ты – несовместимые понятия. Ты непременно, да, да, будешь пахнуть полынью, соком горьких трав, возможно немного серым британским дождём, который так сильно впечатался в тебя, что стал просто твоей второй кожей. А я блудливо и жалко махну хвостом, понимая, что проиграл тебе самую важную битву своей жизни. И падая в бессловесное и безымянное никуда, я буду улыбаться, вспоминая, как сырой британской осенью ты подбрасывал в мои сумки маленькие склянки с противопростудным вином и потрясающе смеялся бездонными глазами, озаряя своё восхитительное бледное лицо тёплой улыбкой красивых изящных губ, отбрасывая со лба вороньи перья тонкими искусными пальцами самого талантливого зельевара, которого я только знал.
воскресенье, 31 августа 2014
Я стараюсь выгнать из своей души неминуемую осень, но она — насмешливая, яркая, экстравагантная леди в шелках и золоте — только смеётся, показывает мне язык и всё глубже утягивает меня в свои переспелые листья с запахом кислых яблок, крепкого ирландского кофе и горячего глинтвейна. Кто сказал, что "горячий" — это не вкус? Он ведь ощущается на языке, в животе, а значит — вкус; очень изысканный, очень на любителя. Осень сама по себе дама на любителя. Не потому что она не красива, она опасна, как может быть опасен огонь. Слишком тусклые будут погребены в куче аляпистых листьев, слишком горячие раздуют пожар из искр её души, слишком холодные, чопроные и такие британские просто заморозят её своим напускным безразличием.
Я для Осени неплохой компаньон. Сказываются, наверное, годы практик в общении с такими вот яркими и требующими внимания личностями, которых хлебом не корми, а дай театрально разбить побольше посуды, погромче покричать, а потом с чувством выполненного долга довольно разложиться на коленях, чтобы клубиться там тёплым клубком оголённых нервов и слишком ярких и открытых эмоций. Я научился, но мне до сих пор сложно. Я даже в отличие от многих считаю не до десяти, а сразу до пятидесяти, чтобы наверняка, чтобы не спустить с цепи своего внутреннего зверя, чтобы были силы и нежность просто ласково обнять, а не настаивать на своей позиции, которая по большому счёту никого не интересует кроме меня самого.
"Ты говоришь бред".
Да, пожалуй, я брежу. Брежу, бродя в лабиринтах своего подсознания. Это не хандра и не Осень, как у многих. Я просто люблю заниматься самокопанием. Это своеобразное садистское удовольствие — препарировать самого себя без анестезии и наркоза, чувствуя каждой клеткой, каждой частью тела. И я снова брежу. Брежу какими-то утопическими иллюзиями о давно утерянном божестве — самопровозглашённом, глупом и совершенно невыносимом. Перебираю все нити своей судьбы, думая о том, что было бы, если бы Прядильщица когда-то переплела пряжу. И снова брежу, натягивая свитера потеплее. И боюсь разбудить неосторожным движением или громким кашлем.
Сегодня я спал совершенно отвратно. Следил сквозь сон за тобой, ведь я обещал не отпускать. Сбрасывал несколько звонков от совершенно нетактичных людей, переставлял будильники... слушал твои стоны, которые ты смаковал с именем на губах. Именем, никогда не бывшим моим. Но я одёргиваю себя. Одумайся. Сон, просто сон.
И снова этот мерзкий голос внутри.
Смотри на свои руки, смотри на своё лицо. Когда-то да, ты был. Но не теперь, не теперь...
К чёрту. Разбавляю кофе сахаром и мёдом. Прямо вижу твою скривившуюся мордочку. Ничего не могу с собой поделать. Я люблю очень горький алкоголь и очень сладкий кофе.
Я для Осени неплохой компаньон. Сказываются, наверное, годы практик в общении с такими вот яркими и требующими внимания личностями, которых хлебом не корми, а дай театрально разбить побольше посуды, погромче покричать, а потом с чувством выполненного долга довольно разложиться на коленях, чтобы клубиться там тёплым клубком оголённых нервов и слишком ярких и открытых эмоций. Я научился, но мне до сих пор сложно. Я даже в отличие от многих считаю не до десяти, а сразу до пятидесяти, чтобы наверняка, чтобы не спустить с цепи своего внутреннего зверя, чтобы были силы и нежность просто ласково обнять, а не настаивать на своей позиции, которая по большому счёту никого не интересует кроме меня самого.
"Ты говоришь бред".
Да, пожалуй, я брежу. Брежу, бродя в лабиринтах своего подсознания. Это не хандра и не Осень, как у многих. Я просто люблю заниматься самокопанием. Это своеобразное садистское удовольствие — препарировать самого себя без анестезии и наркоза, чувствуя каждой клеткой, каждой частью тела. И я снова брежу. Брежу какими-то утопическими иллюзиями о давно утерянном божестве — самопровозглашённом, глупом и совершенно невыносимом. Перебираю все нити своей судьбы, думая о том, что было бы, если бы Прядильщица когда-то переплела пряжу. И снова брежу, натягивая свитера потеплее. И боюсь разбудить неосторожным движением или громким кашлем.
Сегодня я спал совершенно отвратно. Следил сквозь сон за тобой, ведь я обещал не отпускать. Сбрасывал несколько звонков от совершенно нетактичных людей, переставлял будильники... слушал твои стоны, которые ты смаковал с именем на губах. Именем, никогда не бывшим моим. Но я одёргиваю себя. Одумайся. Сон, просто сон.
И снова этот мерзкий голос внутри.
Смотри на свои руки, смотри на своё лицо. Когда-то да, ты был. Но не теперь, не теперь...
К чёрту. Разбавляю кофе сахаром и мёдом. Прямо вижу твою скривившуюся мордочку. Ничего не могу с собой поделать. Я люблю очень горький алкоголь и очень сладкий кофе.
суббота, 16 августа 2014
Сказанных слов не воротишь, ведь по известной поговорке: "Слово не воробей". А я обладаю ужасной привычкой в порыве раздражения или во время спора говорить что-то, не подумав. С годами становится легче. Я учусь контролировать поток своих слов, обдумываю сказанное и написанное по десять раз, но некоторые инциденты всё равно продолжают случаться. И за это я себя ненавижу. И кажется раз за разом, что вот, наконец-то, наконец-то я смог принимать себя, наконец-то я снова почти могу считать себя своим другом, а потом одно неосторожное слово, и весь фундамент, который я возводил долгие месяцы, летит к чертят собачьим. Сказанного не вернуть. А я готов выдирать на себе волосы. Ну кто, кто тянул меня за язык? И ведь не объяснить того, что я чувствую. Внутренние диалоги с самим собой у меня напоминают беседу двух философов, а на деле "бэ, ме", и пары слов не связывается. И не донести главную мысль.
Часть 3. Глава 10. И я смеюсь. Смеюсь, глотая серый дым. Возможно, слишком сильно переигрываю, слишком сильно сживаюсь. Но как тут не сжиться? Я, кажется, слышал подобные разговоры. И не в своих снах, хотя трудно сказать был ли тот период моей жизни сном. И я раз за разом перечитываю строчки, снова, снова, чтобы стало тошно от самого себя. Да, брат. Вот это ты. И тебе должно быть стыдно, тебе должно быть мерзко. Твой пожизненный уже давно вынесен, а лучший дементор для тебя - это ты сам. И выкручивайся, как хочешь. Самого себя не обмануть. И ни о каком пересмотре дела не может быть и речи. Кому нужно тебя оправдывать? Кому нужно тебя защищать? Кто захочет стать твои поручителем? Да никто. Ты можешь существовать, но никогда не сможешь жить. И всё твоё существование выльется в жалкую попытку найти своё искупление, которое давно закрыто от тебя за семью замкам и печатями. Можешь выть на луну, можешь сбегать в своё несуществующее королевство, где слуги твои - бестелесные тени и жалкие твари. Но как только ты попробуешь сбежать из существования в жизнь...да здравствует твой безликий, мрачный страж без голоса и души. Посмотри в зеркало и ты поймёшь. Твой страж никогда не спит. И он всегда, всегда следит за тобой. Хочешь рискнуть? Рискни. Ты же так веришь в свою фортуну.
Часть 3. Глава 10. И я смеюсь. Смеюсь, глотая серый дым. Возможно, слишком сильно переигрываю, слишком сильно сживаюсь. Но как тут не сжиться? Я, кажется, слышал подобные разговоры. И не в своих снах, хотя трудно сказать был ли тот период моей жизни сном. И я раз за разом перечитываю строчки, снова, снова, чтобы стало тошно от самого себя. Да, брат. Вот это ты. И тебе должно быть стыдно, тебе должно быть мерзко. Твой пожизненный уже давно вынесен, а лучший дементор для тебя - это ты сам. И выкручивайся, как хочешь. Самого себя не обмануть. И ни о каком пересмотре дела не может быть и речи. Кому нужно тебя оправдывать? Кому нужно тебя защищать? Кто захочет стать твои поручителем? Да никто. Ты можешь существовать, но никогда не сможешь жить. И всё твоё существование выльется в жалкую попытку найти своё искупление, которое давно закрыто от тебя за семью замкам и печатями. Можешь выть на луну, можешь сбегать в своё несуществующее королевство, где слуги твои - бестелесные тени и жалкие твари. Но как только ты попробуешь сбежать из существования в жизнь...да здравствует твой безликий, мрачный страж без голоса и души. Посмотри в зеркало и ты поймёшь. Твой страж никогда не спит. И он всегда, всегда следит за тобой. Хочешь рискнуть? Рискни. Ты же так веришь в свою фортуну.
пятница, 15 августа 2014
- Я хотел бы сказать тебе, что не прошу простить меня, - говорит он. - Я понимаю, надеяться глупо. Есть то, чего не прощают никогда. Например, то, что ты выжил, когда остальные погибли. (с) Ad Libertum
понедельник, 11 августа 2014
Маленький гладкошёрстный чёрный с забавными ушами. "Катастрофа или Недоразумение", - шепчет женщина, склоняясь над ним, таким весёлым и довольным, лижущим моё лицо, валяющим меня в осенних листьях. "Находка", - улыбаюсь я, стараясь убрать со своего свитера грязные лапы.
Аллея переоделась в рыжее, лавовое. И ветер с привкусом горчащего яблока. Под ногами - ковёр, в руке - самая нужная рука. А рядом с нами - он. Катастрофа или Недоразумение, а может быть - Находка.
Не важно, как тебя будут звать. Важно то, что ты приснился мне. А мои лучшие знакомства всегда начинались именно во снах.
И я найду тебя. Где бы ты ни был.
Аллея переоделась в рыжее, лавовое. И ветер с привкусом горчащего яблока. Под ногами - ковёр, в руке - самая нужная рука. А рядом с нами - он. Катастрофа или Недоразумение, а может быть - Находка.
Не важно, как тебя будут звать. Важно то, что ты приснился мне. А мои лучшие знакомства всегда начинались именно во снах.
И я найду тебя. Где бы ты ни был.
Я грезил мечтами о руках творца. Что могут сотворить мои руки? Я смотрю на эти сухие ладони, которые теперь покрыты сеткой паутинных линий, и вспоминаю, что раньше их было куда меньше. И все эти царапины, заусенцы, кривые ногти, сухая кожа...Разве так могут выглядеть руки творца? При дальнейшем рассмотрении обнаруживаю ещё парочку мозолей.
А потом просто закрываю глаза.
Я грезил мечтами о руках творца.
А потом просто закрываю глаза.
Я грезил мечтами о руках творца.
воскресенье, 10 августа 2014
А сегодня мне снился зомби-апокалипсис. И как будто бы вся жизнь - это обычная компьютерная игра. Куски мяса забавно отрывались. А внутри я был гнилой.
Зато зомби покормил.
Зато зомби покормил.
Несколько коротких и быстрых росчерков, напоминающих пару кривых линий. Готово. Я уже говорил не раз - я люблю кровь. Люблю вид тончайшей паутины порезов. Красные нити на белой коже - завораживающее зрелище, от которого эстетический вкус взлетает в поднебесье. Это обычно напоминает оргазм. Чужая боль, чужие крики. За это можно было бы продать душу, если бы данный вид удовольствия продавался на рынке услуг. И можно было бы часами слушать крики, вытирать слёзы, утешать, успокаивать, обещать, что будет совсем не больно, что скоро всё закончится, а потом снова раз за разом плести эту красную паутину.
Но такая эстетика хороша в теории. На практике эти слёзы и сетки шрамов, тянущихся по тонким рукам, только забивают очередной гвоздь в сердце, уже и без того напоминающее куклу-вуду. А где-то глубоко в душе скребётся гнилая совесть с червивым ртом, полным яда, и шепчет-шепчет в предсмертной агонии, хрипит мне мой поминальный реквием по моей светлой душе. Светлая душа? У меня? Никогда. Я был рождён в агонии, я причинил свою самую первую боль в ту самую секунду, когда появился на свет. И эта боль стала моей верной подругой на пути по жизни. Есть люди, боль которых отнюдь не радует. Есть люди, ради которых клялся не совершать прошлых ошибок. И всё равно совершаешь. Раз за разом, методично, как будто бы есть кто-то на свете, способный терпеть тебя до конца своих дней. Ангелов и ангельского терпения не существует.
А потому - убегать в ночь с разбавленной водкой и прятать самого себя в тончайшем кружеве рассвета. Я пропустил тот момент, когда мне стало абсолютно не интересно собственное существование. Когда я перестал трястись над своими руками, восхищаясь ими в душе, потому что моим пальцам оставляли комплименты многие. Я упустил момент, когда порезы и царапины стали мне безразличны на самом себе. И когда они же стали такой болью при виде их на ком-то другом. К чёрту всё. К воде, к Лесу. И слушать, слушать журчание воды, приводя мысли в порядок. Да кто я такой? Кто есть я на белом свете, чтобы можно было опускаться так низко? Хотя порой кажется, что ниже некуда. Я не помню, как вернулся домой. Но к следующему утру у меня разболелось старое колено, видно ветер в окно надул, а я сам был какой-то помятый и потрёпанный.
Сегодня я нашёл рецепт сливочного пива и горячего шоколада. Может ещё что-нибудь приготовить сегодня?
Кулинария сильно отвлекает меня.
Но такая эстетика хороша в теории. На практике эти слёзы и сетки шрамов, тянущихся по тонким рукам, только забивают очередной гвоздь в сердце, уже и без того напоминающее куклу-вуду. А где-то глубоко в душе скребётся гнилая совесть с червивым ртом, полным яда, и шепчет-шепчет в предсмертной агонии, хрипит мне мой поминальный реквием по моей светлой душе. Светлая душа? У меня? Никогда. Я был рождён в агонии, я причинил свою самую первую боль в ту самую секунду, когда появился на свет. И эта боль стала моей верной подругой на пути по жизни. Есть люди, боль которых отнюдь не радует. Есть люди, ради которых клялся не совершать прошлых ошибок. И всё равно совершаешь. Раз за разом, методично, как будто бы есть кто-то на свете, способный терпеть тебя до конца своих дней. Ангелов и ангельского терпения не существует.
А потому - убегать в ночь с разбавленной водкой и прятать самого себя в тончайшем кружеве рассвета. Я пропустил тот момент, когда мне стало абсолютно не интересно собственное существование. Когда я перестал трястись над своими руками, восхищаясь ими в душе, потому что моим пальцам оставляли комплименты многие. Я упустил момент, когда порезы и царапины стали мне безразличны на самом себе. И когда они же стали такой болью при виде их на ком-то другом. К чёрту всё. К воде, к Лесу. И слушать, слушать журчание воды, приводя мысли в порядок. Да кто я такой? Кто есть я на белом свете, чтобы можно было опускаться так низко? Хотя порой кажется, что ниже некуда. Я не помню, как вернулся домой. Но к следующему утру у меня разболелось старое колено, видно ветер в окно надул, а я сам был какой-то помятый и потрёпанный.
Кулинария сильно отвлекает меня.
четверг, 07 августа 2014
Безумно странная ночь.
Я замёрз настолько, чтобы мне хватило сил доползти с утра до ванной. Только уже открыв воду, я вспомнил, что горячей воды у меня нет, а значит согреться не было никакой возможности.
Мне снилось что-то неясное. Расплывчатые пятна, куски и обрывки разговоров. Мне снилась квартира-студия, напоминающая чем-то Дом моей мечты. В том Доме никогда не светит солнце, есть лишь свечи, много подушек, клетки с птицами, там пахнет тайскими благовониями и ароматом приторного счастья.
Мне снилась пена, мне снились крики. И полная парализация. Моя парализация. Я понимал, что меня бьют по щекам, понимал, что мне говорят, но меня хватало лишь на то, чтобы едва заметно кивнуть на вопрос о том, слышу ли я хоть что-то. И пальцы дрожали, и тряслись руки и ноги. И слёзы, слёзы, не мои, но от того больнее.
Какие-то вспышки красного и оранжевого.
Я засыпал под утро (как мне казалось) на целую вечность, но, открывая глаза, обнаруживал, что спал всего 2 минуты. И так всё утро. Всё бесконечное утро.
В итоге я всё равно проспал. Не знаю, как это вышло, но проснулся я уже с не моим будильником. И очень долго приходил в себя, понимая и осознавая, что все мои фантазии были лишь сном. Я могу ходить, могу двигаться. И нет слёз, нет криков, никто не бьёт меня по щекам и не умоляет жить, просто жить и не умирать.
И во сне мне шептали эту фразу, так прочно засевшую в моей голове. Да, кое-кто сказал, что она совершенно бессмысленна. К чёрту. Я сам лишён какого-либо смысла порой. И голос шептал мне: "Ты прекрасен. И всегда был прекрасен. Только раньше ты знал это".
Больше не хочу видеть снов. Даже бессмысленных вспышек света. Я хочу засыпать и погружаться в темноту.
Довольно сновидений.
Я замёрз настолько, чтобы мне хватило сил доползти с утра до ванной. Только уже открыв воду, я вспомнил, что горячей воды у меня нет, а значит согреться не было никакой возможности.
Мне снилось что-то неясное. Расплывчатые пятна, куски и обрывки разговоров. Мне снилась квартира-студия, напоминающая чем-то Дом моей мечты. В том Доме никогда не светит солнце, есть лишь свечи, много подушек, клетки с птицами, там пахнет тайскими благовониями и ароматом приторного счастья.
Мне снилась пена, мне снились крики. И полная парализация. Моя парализация. Я понимал, что меня бьют по щекам, понимал, что мне говорят, но меня хватало лишь на то, чтобы едва заметно кивнуть на вопрос о том, слышу ли я хоть что-то. И пальцы дрожали, и тряслись руки и ноги. И слёзы, слёзы, не мои, но от того больнее.
Какие-то вспышки красного и оранжевого.
Я засыпал под утро (как мне казалось) на целую вечность, но, открывая глаза, обнаруживал, что спал всего 2 минуты. И так всё утро. Всё бесконечное утро.
В итоге я всё равно проспал. Не знаю, как это вышло, но проснулся я уже с не моим будильником. И очень долго приходил в себя, понимая и осознавая, что все мои фантазии были лишь сном. Я могу ходить, могу двигаться. И нет слёз, нет криков, никто не бьёт меня по щекам и не умоляет жить, просто жить и не умирать.
И во сне мне шептали эту фразу, так прочно засевшую в моей голове. Да, кое-кто сказал, что она совершенно бессмысленна. К чёрту. Я сам лишён какого-либо смысла порой. И голос шептал мне: "Ты прекрасен. И всегда был прекрасен. Только раньше ты знал это".
Больше не хочу видеть снов. Даже бессмысленных вспышек света. Я хочу засыпать и погружаться в темноту.
Довольно сновидений.
среда, 06 августа 2014
Порой не покидает ощущение, что даже когда не вместе, мы рядом. А когда вместе, то вокруг мгновенно возникает необычно приятного цвета свечение. Я не могу сказать, каким оно было - теплым или холодным, но оно было в меру уютным и родным, таким, какое бывает только тогда, когда тебе приятно и спокойно рядом с кем-то. При свете солнца и не увидеть всего того, что прячется внутри нас. Скрытые страхи выползают только по ночам. И вот тогда плотнее задёргиваются занавески, чтобы не видеть неминуемый рост молочной луны, сдёргиваются тряпки и ткани с гадальных шаров, а все тёмные и ночные твари отпугиваются моими криками. Я специально и в то же время невольно говорю громче, громче смеюсь, непристойно много жестикулирую и курю намного больше. Слышал когда-то, что все чёрные твари боятся дыма и огня. Я сам становлюсь таким своеобразным костром, рядом с которым можно согреться и который защитит от непрошеных гостей и ночных мыслей. Главное раскинуть руки пошире, чтобы можно было обнять всех, кого только нужно обнять. Я снова невольно ловлю себя на мысли, что быть ловцом душ не призвание, а проклятие. Впрочем, скольким уже птицам я срастил крылья, чтобы они упорхнули в своё голубое небо навстречу своим звёздам и Солнцу? Это всё становится не важно.
Также не важно, как и разбитое колено, содранная кожа на руках. Это всё отнимает пару-тройку лишних лет, даруя мне мнимую иллюзию того, что я всё таки разгадал секрет Питера Пена. Мне совсем не жалко отдать кусочек своей души, кусочек сердца. Совсем не жалко, забирайте. Только согрейтесь, потерянные мои, только взлетите потом в своё небо, только найдите потом счастье и покой. Ночные твари совсем не любят громкий смех. А потому я изощряюсь в своём мастерстве вести себя как идиот, прикидываясь порой ну уж слишком ТИМным, только чтобы не угасали улыбки на лицах, только чтобы не прекращался смех. С улыбками и смехом даже наш маленький "Коридор Страха" становится немного уютным. Не то чтобы я не был любителем ночных сказок, наоборот. Чёрная сторона Изнанки привлекает меня куда больше светлых и добрых мыслей, но а что делать, когда вокруг так многие щеголяют с перебитыми лапами и душами? В голове вертится только одно слово. Puppetmaster. Я наверное потомок какую-нибудь феи, которая умела оживлять неживое.
Бывают моменты, когда становится совершенно не важным, были ли слёзы, ушёл ли пирог, сколько в городе дорог, а в подъезде лестниц.
Самое главное, что наши мечты всё таки полетели в воздух. Пусть и сначала запутались в проводах, но ведь какое же Небо без трудностей? Тем более у нас.
Больше не могу добавить ни строчки. Боюсь сглазить.
Шалость удалась. Нокс.
Также не важно, как и разбитое колено, содранная кожа на руках. Это всё отнимает пару-тройку лишних лет, даруя мне мнимую иллюзию того, что я всё таки разгадал секрет Питера Пена. Мне совсем не жалко отдать кусочек своей души, кусочек сердца. Совсем не жалко, забирайте. Только согрейтесь, потерянные мои, только взлетите потом в своё небо, только найдите потом счастье и покой. Ночные твари совсем не любят громкий смех. А потому я изощряюсь в своём мастерстве вести себя как идиот, прикидываясь порой ну уж слишком ТИМным, только чтобы не угасали улыбки на лицах, только чтобы не прекращался смех. С улыбками и смехом даже наш маленький "Коридор Страха" становится немного уютным. Не то чтобы я не был любителем ночных сказок, наоборот. Чёрная сторона Изнанки привлекает меня куда больше светлых и добрых мыслей, но а что делать, когда вокруг так многие щеголяют с перебитыми лапами и душами? В голове вертится только одно слово. Puppetmaster. Я наверное потомок какую-нибудь феи, которая умела оживлять неживое.
Бывают моменты, когда становится совершенно не важным, были ли слёзы, ушёл ли пирог, сколько в городе дорог, а в подъезде лестниц.
Самое главное, что наши мечты всё таки полетели в воздух. Пусть и сначала запутались в проводах, но ведь какое же Небо без трудностей? Тем более у нас.
Больше не могу добавить ни строчки. Боюсь сглазить.
суббота, 02 августа 2014
О чём ты думаешь, когда задумчиво смотришь напряжённым взглядом на полыхающий в камине огонь? Я стараюсь не замечать тебя, сделать вид, что тебя не существует, вообразить тебя тенью, когда сам сливаюсь со стеной. Сердце протестующе бьётся в груди. Ему невдомёк такие слова, как "гордость", "обида". Оно просто любит, не желая получать ничего в ответ, просто заунывно тянет и вытягивает струны нервов, от которых, кажется, не осталось ни черта. Я медленно переливаю жидкость из одной колбы в другую, стараясь разбить напряжённую тишину хотя бы звуками журчания и серьёзной работы, но у меня ничего не выходит. Ты, кажется, можешь молчать вечно, наблюдая за танцем огненных языков пламени. Тебе просто важно, чтобы я был где-то рядом неуловимой тенью, чтобы я что-то делал, ворчал, бормотал, производил наигранный шум. Ты будешь терпеливо ждать, пока я закончу очередное зелье, приклею на бутылочку нужную этикетку, выведу аккуратные буквы, усмехнусь себе под нос. Ты отличаешься поразительным умением ждать целую вечность. Ждать и не шевелиться, не мешать. Ты терпеливо ждёшь, пока я не опущусь устало в кресло с бокалом янтарного и не позову тебя по имени. Своё имя ты знаешь, а ещё ты знаешь, что это имя принадлежит именно тебе. Я сам придумал тебе его когда-то. Вот только есть ещё то, что известно только мне. Твоё имя стало табу. Поэтому я не смогу позвать тебя. Я смогу только посылать ментальные лучи, окрашенные цветом своей ауры, пытаясь объяснить невербаликой свои подлинные чувства. Хотя, впрочем, я знаю и то, что тебе нет дела до мыслей и чувств, тебе важны эмоции. Важно чувствовать мою ладонь на своей голове, когда я буду устало перебирать пряди твоих волос. Зачем тебе понимать смысл слов, когда можно просто закрывать глаза и балдеть от звука моего голоса? Да неважно, что я рассказываю и о чём. О том, как хочу завладеть всем миром или о том, что изобрёл для тебя ещё одну модель очередных ненадёжных недолговечных крыльев. Сколько пар мы уже извели вместе? Но в последнее время ты научился падать в мои объятия. Похвально. Теперь можно убирать из списка повседневных дел пункт о том, что нужно срастить тебе кости.
Я молюсь, чтобы что-то пошло не так, чтобы ингредиенты оказались смешаны в неправильных пропорциях, чтобы какие-нибудь сушёные крысиные хвосты оказались просроченными. Тогда можно будет подольше потянуть тишину, а потом уйти в магазин, чтобы ворчать там на продавцов из-за того, что они продали мне некачественный товар. Но всё выходит даже лучше, чем идеально. Зелье готово. А это значит, что сегодня мне придётся разговаривать с тобой. Не то, чтобы я этого не хочу. Я боюсь, что снова скажу что-то не то. Ты не прислушиваешься к словам, но именно "не те фразы" как-то удачно отделяешь из всего бессвязного потока моих мыслей. А потом сиди и пытайся объяснить тебе, что ощенившаяся сучка вовсе не моих рук дело, я её упомянул вообще по другой причине и прочее, и прочее. Сердце трепещет в предвкушении любви, а мои ладони леденеют. Как показать тебе, что я закончил? Я не могу позвать по имени, а поэтому просто подхожу к тебе и касаюсь пальцами твоей макушки, перемещая их на загривок и неспешно почёсывая его. Ты словно оживаешь. Холодная статуя превращается в бурлящий поток лавы, радости, восторга и пепельных ветров. Ты горяч, открыт, и ты опасен. Опасен для меня как может быть опасно только минное поле со старыми снарядами времён Второй Мировой. Они-то и есть самые опасные. В наше время не придумали достойных мин, а вот это застаревшие подводные камни...С ними сложнее. Но я стараюсь не думать об этом. Я снова стараюсь говорить на отвлечённые темы, но в какой-то момент понимаю по твоим глазам, что я снова где-то промахнулся. И бессмысленно уже отматывать время назад и извиняться. Всё бессмысленно. Я могу только поджать губы и унять сердце, которое в непонимании и с детским удивлением поглядывает на нас. Минуту назад оно качалось на стульчике, болтая ножками, а теперь распахнуло глазёнки в ужасе. Да не пугайся ты. Я в случае чего заштопаю тебя под анастезией. Ты и не заметишь.
А вот за тебя мне страшно. Мне страшно видеть, как меняется цвет твоих глаз, как они стекленеют, как резко из земли между нами вырастают огромные острые колья, увитые колючей проволокой. Сердце пугливо жмётся ко мне, а я только вздыхаю. Потерпи ещё один раз. Схватив его за маленькую ручку, пробираюсь через иголки и электричество. Больно? Отнюдь. Там, в этой клетке, сидит мой прирученный-неприрученный зверь. И если не я, то кто достанет его? Кто принесёт ему пищу? Кто погладит его по загривку? И наконец мы на месте. Ты свернулся в клубок и кажется недоступен для мира. Для того, другого мира. А есть ещё я. Я какой-то особенный сорт особенного мира. Сердце бухается рядом с тобой и обнимает, зажмурившись. Да, чего уж тут говорить. Любит тебя этот ребёнок, любит. А я сажусь рядом с тобой на корточки и протягиваю к твоему носу раскрытую ладонь с острым лакомством. Запрещённый приём, я знаю. Но а как ещё мне заставить тебя убрать этот лёд с глаз? Ты пододвигаешься ко мне и спокойно засыпаешь, удовлетворённо доедая уже во сне принесённое мною лакомство. На сегодня всё закончилось. А завтра я снова буду копаться в своих лабораториях и искать, искать, искать. Мастерить крылья, рисовать чертежи, строить схемы, высчитывать, экспериментировать. Вот только с каждым днём приходить понимание, что эту сыворотку нужно найти поскорее. С каждым днём я понимаю, что времени остаётся всё меньше. И пока я просто думаю, время идёт. Ты ненавидишь время и тиканье часов. И в перерывах между смешением антидота я всё думаю, куда же спрятать будильник, чтобы его слышал я, но не слышал ты. Пока что никаких идей.
Возможно, процесс пошёл бы быстрее, если бы я точно знал, что ты придёшь, как только я позову тебя, назвав по имени. А я ведь позову, не сомневайся. У меня "ума" хватит сделать это как раз в самый неподходящий момент. Я почему-то либо прибегаю на вокзал за 30 секунд до отправления, либо жду на платформе около часа. Однако же я всё равно неизменно сажусь в нужный поезд. И не теряю веры в то, что больше никогда не увижу твоих распахнутых испуганных глаз, уплывающих вдаль, когда ты осознал, что не успел запрыгнуть со мной в один вагон, а двери закрылись прямо перед твоим лицом.
Я молюсь, чтобы что-то пошло не так, чтобы ингредиенты оказались смешаны в неправильных пропорциях, чтобы какие-нибудь сушёные крысиные хвосты оказались просроченными. Тогда можно будет подольше потянуть тишину, а потом уйти в магазин, чтобы ворчать там на продавцов из-за того, что они продали мне некачественный товар. Но всё выходит даже лучше, чем идеально. Зелье готово. А это значит, что сегодня мне придётся разговаривать с тобой. Не то, чтобы я этого не хочу. Я боюсь, что снова скажу что-то не то. Ты не прислушиваешься к словам, но именно "не те фразы" как-то удачно отделяешь из всего бессвязного потока моих мыслей. А потом сиди и пытайся объяснить тебе, что ощенившаяся сучка вовсе не моих рук дело, я её упомянул вообще по другой причине и прочее, и прочее. Сердце трепещет в предвкушении любви, а мои ладони леденеют. Как показать тебе, что я закончил? Я не могу позвать по имени, а поэтому просто подхожу к тебе и касаюсь пальцами твоей макушки, перемещая их на загривок и неспешно почёсывая его. Ты словно оживаешь. Холодная статуя превращается в бурлящий поток лавы, радости, восторга и пепельных ветров. Ты горяч, открыт, и ты опасен. Опасен для меня как может быть опасно только минное поле со старыми снарядами времён Второй Мировой. Они-то и есть самые опасные. В наше время не придумали достойных мин, а вот это застаревшие подводные камни...С ними сложнее. Но я стараюсь не думать об этом. Я снова стараюсь говорить на отвлечённые темы, но в какой-то момент понимаю по твоим глазам, что я снова где-то промахнулся. И бессмысленно уже отматывать время назад и извиняться. Всё бессмысленно. Я могу только поджать губы и унять сердце, которое в непонимании и с детским удивлением поглядывает на нас. Минуту назад оно качалось на стульчике, болтая ножками, а теперь распахнуло глазёнки в ужасе. Да не пугайся ты. Я в случае чего заштопаю тебя под анастезией. Ты и не заметишь.
А вот за тебя мне страшно. Мне страшно видеть, как меняется цвет твоих глаз, как они стекленеют, как резко из земли между нами вырастают огромные острые колья, увитые колючей проволокой. Сердце пугливо жмётся ко мне, а я только вздыхаю. Потерпи ещё один раз. Схватив его за маленькую ручку, пробираюсь через иголки и электричество. Больно? Отнюдь. Там, в этой клетке, сидит мой прирученный-неприрученный зверь. И если не я, то кто достанет его? Кто принесёт ему пищу? Кто погладит его по загривку? И наконец мы на месте. Ты свернулся в клубок и кажется недоступен для мира. Для того, другого мира. А есть ещё я. Я какой-то особенный сорт особенного мира. Сердце бухается рядом с тобой и обнимает, зажмурившись. Да, чего уж тут говорить. Любит тебя этот ребёнок, любит. А я сажусь рядом с тобой на корточки и протягиваю к твоему носу раскрытую ладонь с острым лакомством. Запрещённый приём, я знаю. Но а как ещё мне заставить тебя убрать этот лёд с глаз? Ты пододвигаешься ко мне и спокойно засыпаешь, удовлетворённо доедая уже во сне принесённое мною лакомство. На сегодня всё закончилось. А завтра я снова буду копаться в своих лабораториях и искать, искать, искать. Мастерить крылья, рисовать чертежи, строить схемы, высчитывать, экспериментировать. Вот только с каждым днём приходить понимание, что эту сыворотку нужно найти поскорее. С каждым днём я понимаю, что времени остаётся всё меньше. И пока я просто думаю, время идёт. Ты ненавидишь время и тиканье часов. И в перерывах между смешением антидота я всё думаю, куда же спрятать будильник, чтобы его слышал я, но не слышал ты. Пока что никаких идей.
Возможно, процесс пошёл бы быстрее, если бы я точно знал, что ты придёшь, как только я позову тебя, назвав по имени. А я ведь позову, не сомневайся. У меня "ума" хватит сделать это как раз в самый неподходящий момент. Я почему-то либо прибегаю на вокзал за 30 секунд до отправления, либо жду на платформе около часа. Однако же я всё равно неизменно сажусь в нужный поезд. И не теряю веры в то, что больше никогда не увижу твоих распахнутых испуганных глаз, уплывающих вдаль, когда ты осознал, что не успел запрыгнуть со мной в один вагон, а двери закрылись прямо перед твоим лицом.
вторник, 29 июля 2014
Говорят, что людей на свершения сподвигает их вера в себя и вера других людей в их успех. Отнюдь.
Я могу с уверенностью сказать, основываясь на своём личном опыте, что неверие и отчаянность закаляют сталь струн души куда лучше, чем вытирание розовыми платочками соплей кудахчущими наседками-мамашами и обществом. Я не могу сказать, что был обделён судьбой, но и сказать, что катался как сыр в масле, тоже язык не поворачивается.
Сколько себя помню: "Это делается не так", "Из какого места у тебя растут руки?", "Зачем ты берёшься за это, если в конце концов всё бросишь, потому что у тебя не получится?"
Кто был со мной в минуты наивысших скорбей? Кто помогал мне и наставлял на путь истинный? Ну да. Парочка знакомых давали мне (как они считали) дельные советы. Были и другие гении. Их я люблю, потому что они мне близки. Я тоже не умею вдохновлять и успокаивать. Но, чёрт возьми, как всегда "к месту" это их - "Соберись, тряпка", "Вставай и иди". Да встану, да пойду, вот только прямо щаз можно у вас на плече повыть? Нет? На нет и суда нет.
Все самые ответственные решения я принимал сам. И даже не в решениях дело, а в том, что уже который раз я не чувствую веры в меня со стороны всего мира. Пусть так. Это не значит, что я сдаюсь. Честно. Больше нет нервов и сил.
Завидуйте тому, что в свои почти 30 у вас нет ни мечты, ни семьи, ни любимых. И не надо думать, что я исполнил то, что сделали вы, потому что по ночам на Лысой Горе девственниц убиваю.
Задыхайтесь и проклинайте меня, потому что у меня есть что-то, чего нет у вас.
Только наплевать, что я не виноват в том, что у меня, например, есть любимый человек, а у вас нет.
И к слову.
Мальчики и девочки. Вы знали, что мысли материальны?
Мечты нужно формулировать правильно. А иначе можно получить злую шутку от судьбы, которая устанет от вашего плача и ноя и просто сделает так, как будет удобно ей.
А вот сейчас серьёзно.
Если раньше я, может, и писал слезливые постецы в дайриках и в рукописных тетрадочках, в надежде на то, что кто-то это найдёт и прочтёт и пожалеет меня, то сейчас мне честно и откровенно насрать.
Помощь всего мира мне нужна была ну как максимум года полтора-два назад.
Сейчас нахуй не нужно. И не нужно пытаться лезть ко мне в душу, чтобы выяснить мотивы моих действий или того хуже - пытаться поиграть в мега психологов, чтобы объяснить некоторые мои поступки.
О да, есть ещё самая гениальная фраза: "Почему ты такой грустный? Чего не улыбаешься? Случилось что?"
ТЕБЯ ЕБЕТ БЛЯТЬ?! Я не обязан, как медведь в цирке, плясать с тупой лыбой на ебле. Я как минимум не улыбаюсь хуй знает кому. И ваш европейский менталитет я на хую вертел. Грубо? Сорри. Довольно миру ебать меня без смазки. Теперь-то уж никто и никогда.
Я могу с уверенностью сказать, основываясь на своём личном опыте, что неверие и отчаянность закаляют сталь струн души куда лучше, чем вытирание розовыми платочками соплей кудахчущими наседками-мамашами и обществом. Я не могу сказать, что был обделён судьбой, но и сказать, что катался как сыр в масле, тоже язык не поворачивается.
Сколько себя помню: "Это делается не так", "Из какого места у тебя растут руки?", "Зачем ты берёшься за это, если в конце концов всё бросишь, потому что у тебя не получится?"
Кто был со мной в минуты наивысших скорбей? Кто помогал мне и наставлял на путь истинный? Ну да. Парочка знакомых давали мне (как они считали) дельные советы. Были и другие гении. Их я люблю, потому что они мне близки. Я тоже не умею вдохновлять и успокаивать. Но, чёрт возьми, как всегда "к месту" это их - "Соберись, тряпка", "Вставай и иди". Да встану, да пойду, вот только прямо щаз можно у вас на плече повыть? Нет? На нет и суда нет.
Все самые ответственные решения я принимал сам. И даже не в решениях дело, а в том, что уже который раз я не чувствую веры в меня со стороны всего мира. Пусть так. Это не значит, что я сдаюсь. Честно. Больше нет нервов и сил.
Завидуйте тому, что в свои почти 30 у вас нет ни мечты, ни семьи, ни любимых. И не надо думать, что я исполнил то, что сделали вы, потому что по ночам на Лысой Горе девственниц убиваю.
Задыхайтесь и проклинайте меня, потому что у меня есть что-то, чего нет у вас.
Только наплевать, что я не виноват в том, что у меня, например, есть любимый человек, а у вас нет.
И к слову.
Мальчики и девочки. Вы знали, что мысли материальны?
Мечты нужно формулировать правильно. А иначе можно получить злую шутку от судьбы, которая устанет от вашего плача и ноя и просто сделает так, как будет удобно ей.
А вот сейчас серьёзно.
Если раньше я, может, и писал слезливые постецы в дайриках и в рукописных тетрадочках, в надежде на то, что кто-то это найдёт и прочтёт и пожалеет меня, то сейчас мне честно и откровенно насрать.
Помощь всего мира мне нужна была ну как максимум года полтора-два назад.
Сейчас нахуй не нужно. И не нужно пытаться лезть ко мне в душу, чтобы выяснить мотивы моих действий или того хуже - пытаться поиграть в мега психологов, чтобы объяснить некоторые мои поступки.
О да, есть ещё самая гениальная фраза: "Почему ты такой грустный? Чего не улыбаешься? Случилось что?"
ТЕБЯ ЕБЕТ БЛЯТЬ?! Я не обязан, как медведь в цирке, плясать с тупой лыбой на ебле. Я как минимум не улыбаюсь хуй знает кому. И ваш европейский менталитет я на хую вертел. Грубо? Сорри. Довольно миру ебать меня без смазки. Теперь-то уж никто и никогда.
Все таки эта барышня умеет делать качественные тесты.
| Да, у меня даже получилось заглянуть в Мир, где ты родился. Он пахнет, как до сих пор пахнут твои волосы. Он пахнет… дорогими сигарами, кондиционированным воздухом и орхидеями |
| Даже знакомо. Не утверждаю, что мы земляки, но где-то так я представляю наши южные мегаполисы. Неоновые огни вечеров. Казино, клубы, южное небо, утренние офисы с видом на город с сотого этажа. Здесь бродят слова «успешность», «престиж» и «экономическая целесообразность» - и у тебя до сих пор сохранилось желание напиться в хлам всякий раз, когда долго слушаешь что-нибудь подобное. Здесь красивой женщине дарят сотню упакованных поштучно тюльпанов с другого конца света – и ты, мечтая о любви, к ней циничен и недоверчив. Здесь живут одним пульсом, одним ритмом – сердца города. И ты умеешь быть бодр с похмелья, улыбчив при желании прыгнуть с крыши, писать стихи по дороге на работу. Вспоминай. Кофе в кружке со смайлом (точно улыбающимся?), гигантские транспортные развязки. Любовь к скоростям и безумным алкогольным коктейлям. Цветастые рубашки и дыхание близкого океана… Остальное можешь забыть, но это запомни. Ведь в том, что ты сейчас здесь, так или иначе есть заслуга твоего Мира… Впрочем, в данном случае это пустые слова. Нет тут его заслуги, только твоя. И, наверное, твоего чудовищного везения. Улыбнись. Ты счастливчик, приглянувшийся так редко заглядывающим на твою родину чудесам… |
| Пройти тест |
| Ну что ж. Я бы предположила, что твоё участие в каких-либо агрессивных действиях можно заподозрить по следам… револьвера. |
| Элегантно-неряшливый Дикий Запад? Или даже скорее охотники на оборотней с серебряными пулями? Думаю, знакомые с твоим стилем легко его распознают. «Здесь, наверное, был N…» чаще всего обозначает найденный где-нибудь в умопомрачительно красивом месте одинокий трупик главного злодея, с гибелью которого обычно наступает хотя бы временный хэппи энд. Твоё оружие под стать тебе. Хладнокровное. Утончённое. С неоднозначным юмором. И, как ты, водит дружбу с независимостью и эффектными жестами, качественным алкоголем, прохладными руками, холодным рассудком и неожиданно мягкими улыбками…  |
| Пройти тест |