Ты – северные фьорды непостижимых задумок. Да, вот так вот пошло и откровенно я начинаю это последнее письмо, хотя не могу в точности сказать, а было ли первое, или же все клочки пергамента так и остались казнёнными в камине. В последних письмах принято по давно заведённой старинной традиции прощаться, просить прощения и открывать с полсотни разоблачающих секретов, которые по чьему-то задуманному сценарию должны выставить человека в совершенно другом свете. Кем это заведено и когда придумано никому точно не известно. Но мы не герои популярной книги или нашумевшего фильма. В нашем финале не будет традиционного разоблачения, срывания масок, обнажения старых секретов и вскрытие грубо заштопанных ран. Я даже опущу низкопробные шуточки о том, что согласился бы напоследок обнажить перед тобой что-то поинтереснее, чем невысказанное, припрятанное в моей душе. Но надо разбавить это письмо чем-то более оригинальным. Мы не будем говорить обо мне, мы поговорим о тебе. Хотя ты ни минуту не оригинальный, не интересный, да и вообще писать о тебе – это как ходить по минному полю: никогда не знаешь, на что наткнёшься и наткнёшься ли вообще. В тебе может быть спрятан целый военный арсенал, а, может быть, ты просто притворяешься, набиваешь себе цену, пытаясь хотя бы немного выделиться из своего чёрного и безликого окружения. Надо сказать, получается у тебя паршиво, но я сумел привыкнуть к тому, что у тебя практически всё получается паршиво, кроме одного, пожалуй. Однако это не делает тебя хоть сколько-нибудь более интересным и привлекающим внимание. Я знаю, о чём ты сейчас подумал. Я буквально вижу твою едкую ухмылку, говорящую о том, что ты не поверил ни единому моему слову. Наверняка, ты сейчас хотел бы спросить меня, отчего же я так паскудно держу по ветру хвост, слабо подрагивая им, когда ты, такой неоригинальный и неинтересный, проходишь мимо.
Ты не красивый и никогда таким не был. Твои пальцы, покрытые сухой жёсткой коркой и россыпью мельчайших ожогов, не умеют дарить нежность. Они способны лишь на алые полосы на светлой коже, на кобальтовые отметины на плечах. Твои губы не умеют быть страстными и их совершенно нельзя назвать красивыми. Они тонкие, всегда плотно сжатые, словно ты сдерживаешь себя всякий раз, когда я маячу на горизонте. Однажды я поймал себя на мысли: интересно, какие на вкус твои губы? Наверняка, это что-то горькое вроде полыни, такое же обжигающее и пьяное как крепчайший чистый абсент. Ты и сладкое – вообще не совместимые понятия. Тебе больше подходит что-то горькое и едкое, как кислота, как все твои слова, произнесённые твоими некрасивыми губами, расцветающими на твоём некрасивом лице.
Ты не награждён роскошными локонами, твоя шерсть – это отражение спутанных клубков твоих мыслей и нервов.
Ты истинный сын своей молодой Британии. Как она, ты - это что-то неимоверно северное, пошлое, британское и декадентское. Отвратительная, извращённая, сладкая мерзость. Ты как прекрасное старинное блюдо на безупречной белой скатерти, наполненное кишащими червями. Это лирика страсти и яда.
Давай же, смейся. Раскрась своё и без того некрасивое лицо своей некрасивой едкой ухмылкой, разрывающей твои плотно сомкнутые тонкие некрасивые губы. Улыбайся, смейся, кричи, встряхивай сильнее за плечи и почти что истерично и жалобно умоляй меня ответить на самый простой вопрос: «За что?». Ты повторяешь: «За что, за что, за что?» и смеёшься смехом падшего демона, показывая всё своё отвращение ко мне и к себе. Ты знаешь точно идеальную формулу, знаешь, как смешать все ингредиенты, взболтать и получить адскую смесь во флаконе из моего и твоего смеха, саднящих колен и цепких паучьих пальцев. И уходи, не прощаясь, истинно по-британски, не смотря на время и расстояния. Но уходи затем, чтобы потом вернуться исключительно дерзко, просто открыв дверь и даже не извинившись за опоздания. «Опоздал». Опоздал. Ты опоздал на несколько лет и на несколько жизней, ведь я абсолютно точно уверен, что мы встречались прежде во времена Средневековья, когда я наверняка сжёг тебя на костре за чёрное колдовство, когда ты уже тогда смеялся своим некрасивым смехом, так не идущим твоей общей ауре напускного нордического лоска. Это также пошло, как раздавленная алая вишня на бледной полупрозрачной коже. Впрочем, я опять забылся. Сладкое и ты – несовместимые понятия. Ты непременно, да, да, будешь пахнуть полынью, соком горьких трав, возможно немного серым британским дождём, который так сильно впечатался в тебя, что стал просто твоей второй кожей. А я блудливо и жалко махну хвостом, понимая, что проиграл тебе самую важную битву своей жизни. И падая в бессловесное и безымянное никуда, я буду улыбаться, вспоминая, как сырой британской осенью ты подбрасывал в мои сумки маленькие склянки с противопростудным вином и потрясающе смеялся бездонными глазами, озаряя своё восхитительное бледное лицо тёплой улыбкой красивых изящных губ, отбрасывая со лба вороньи перья тонкими искусными пальцами самого талантливого зельевара, которого я только знал.